Лабынцев Ю.А. Повествования западнобелорусских беженцев-очевидцев о революционной России

Повествования западнобелорусских беженцев-очевидцев о революционной России

Интереснейшая, в большинстве своем все еще остающаяся в рукописи беженская мемуаристика периода Первой мировой войны — огромное благодарное поле для исследователей. В своей статье мы старались привлечь внимание к этому уникальному разноязычному материалу прежде всего литературоведов, культурологов и исследователей национального самосознания, занимающихся белорусоведческой проблематикой и русско-белорусскими и белорусско-русскими взаимосвязями самого широкого плана.

Согнанные с мест своего постоянного проживания на западных окраинах Российской империи военной стихией в середине 1915 г. сотни тысяч белорусских крестьян, мещан, священников вынуждены были срочно мигрировать в основном в центральные, восточные и южные губернии России. После тяжелейшей дороги, в которой погибли по причине различных болезней тысячи беженцев, преимущественно крестьян, в сознании которых на протяжении поколений весь этот путь виделся как нечто ужасное, трагическое для отдельной семьи и всего народа, изгнанники оказались вначале в относительно благополучной обстановке, казавшейся некоторым из них почти идеальной, а затем испытали горькое раз-очарование от тотальной анархии в России революционного времени. Российская революция стала и для них огромным испытанием, привела к пониманию своей национальной особенности, отличности от великорусского этноса, в среде которого все же многие из них остались жить, сроднились с ним, образовали смешанные по национальному составу семьи. Наконец, революционная пора стала временем гигантских человеческих потерь среди беженцев, моментом этнонациональной консолидации и создания различного рода общественных организаций, осознания необходимости возвращения на родину во что бы то ни стало. Последнее удалось осуществить далеко не сразу — возвращение длилось несколько лет, начиная с 1918 г., и коснулось оно далеко не всех. Опыт беженства явился для белорусов одним из самых значимых за всю их историю, полным тяжелейших испытаний, потерь и, как следствие, началом колоссального, почти взрывного, массового этносоциального прозрения, разновекторный характер которого в основных своих воплощениях был заметен в течение всего ХХ столетия.

Описывая первые годы войны в России, почти все белорусские беженцы пишут о необычайном богатстве многонациональной империи к востоку, юго–востоку и северо–востоку от их родины, богатстве городов, сел и простых жителей, с которыми они соприкоснулись там [1]. Практически все отмечают необычайную отзывчивость, приветливость и даже жертвенность русских, чувашей, татар, украинцев и других народов Российской империи, среди которых беженцам теперь предстояло жить. Вот одно из таких признаний, сделанное крестьянкой из деревни Залуки, что на Белосточчине, М. Лисовской 1901 г. рождения: «Из Залук в беженство подались все. Только что заехали мы к Городку, а деревня наша уже горела. Дальше мы поехали в Минск. Там нужно было решить, куда мы хотим переселяться. Наша семья выбрала Самарскую губернию. Вместе с нами поехало еще пять семей. Люди из Залук разъехались по всей России. Кто на Украину, кто в Сибирь, а кто на Смоленщину. В Минске мы продали коня с фурманкой, сели на поезд и поехали в неизвестный мир. На место добрались аж на Покров. Высадили нас за Волгой, в селе Кинель–Черкасы. За нами приехали крестьяне на подводах. Сразу же мы получили жилье. Жили мы в отдельном доме, так как у хозяина, что нас принял, было аж два дома. Нашлась и работа. Кто хотел, шел работать у хозяина.

Ах, какие там люди были добрые! Таких людей, как русские, так и вспоминать приятно. Как же они нас жалели, как переживали из-за нашего горя: «А страдающий вы народ, а беженцы вы несчастные!» ‑ повторяли они все время. Знаете, как только мы вошли в село, к нам подбежали женщины с плачем. Одна молодица сняла с себя дорогой платок и накинула мне на плечи. Люди понаносили нам всего, что только нужно для жизни.

Богато там люди жили. Хозяйства они имели хорошие, земля сама, без удобрений, родила. Там даже не рожь сеяли, а пшеницу. Три раза в неделю пекли пшеничные булки. Варили все время русский чай в самоваре и пили его «вприкуску» - сахар отдельно в рот откусовали, чайком горьким запивали. Кто бы в дом не вошел, то-го всегда приглашали: «Садитесь к нам чайку попить». Водки они не пили. Нигде так не было, как теперь стало. Тогда пьяных никто не видел. Тамошние люди имели богатые хозяйства, а кур и не сосчитать. У каждого хозяина было зерно в запасе. Хранили его в высоких амбарах, так как зимою снег засыпал все заборы и низкие строения... В селе было 3 церкви, базар, пожарное депо, школа. Два мои брата ходили в школу. К старшему русские приходили за помощью в обучении. Базар в нашем селе был известен на всю округу. Купцы к нам приезжали аж за сорок километров. А у нас было за что купить, так как хозяин за работу платил, а еду давал даром. В селе люди уважали религию, народ был весьма набожный, церковный. Там, как шли к исповеди, то готовиться нужно было начинать со среды. В пятницу исповедывались, в субботу ‑ причастие. В воскресенье также нужно было быть в церкви...

По-русски говорить мы не умели. У нас в Залуках перед беженством здороваясь говорили «нех бэндзе похвалёны», а там в каждое время иначе здоровались. Но русский язык не немецкий, быстро мы его научились. Даже, когда приехали на родину, то трудно было привыкать к польскому языку. Между собой мы говорили по-нашему» [2]. Правда, так было не со всеми... Как писал в своей рукописной автобиографии Тихон Трохимюк, родившийся в с. Клейниках Гродненской губернии в 1899 г., его, выпускника местного двухклассного училища, после начала войны судьба забросила вместе с родителями в степное Заволжье: «Работал я у хозяина два года. Летом на поле, а зимой в конюшне, не было у меня и одного свободного дня. В праздники молодежь выходила на улицу, играет гармонь, поют веселые песни, а мне с восходом солнца выводить на речку коней, и я их там пасу целый день. Зимой собираются в хатах и также играют, танцуют, а я работаю в конюшне. Молодежь там очень веселая. Они и меня приглашают и мне хочется погулять с ними, мне уже 18 лет. Хозяин мой был лет под пятьдесят, здоровый, но был суровый и нервный. Часто приходил зимой в конюшню и придирался ко мне: «Не вижу порядка, кони плохо вычищены». Два раза побил меня нагайкой...». Впрочем, такие случаи были скорее редким исключением.

С началом революции все изменилось.

«Когда настала революция, тяжело было с едой и одеждой ‑ липовые листья ели... В 1919 году от голода умер наш отец...». «Учился только один год, так как когда после революции настали Ленин и Троцкий — перестали учить...». «Началась революция. Настал тяжелый 1917 год...». «Во время революции наше село переходило из рук в руки. В нашей окрестности организовалась «зимняя армия» из местных жителей. Она выступала против коммунистов... В 1918 году подошла Красная Армия и разогнала бунтовщиков. После революции настала голодовка. У местных жителей красные забирали скот и зерно. Мы решили возвращаться домой...». Таково содержание абсолютно всех повествований беженцев-белорусов, оказавшихся в сельских районах к востоку от их родины. Не менее, а в чем-то даже более драматичны и трагичны воспоминания тех из них, кто оказался в городах. Андрей Иванюк, родившийся в 1908 г. в Санкт-Петербурге в семье белоруса-отходника, а затем в четырехлетнем возрасте возвратившийся вместе с родителями на их родину, откуда они с односельчанами «подались в беженство», в конце концов оказался в Москве: «В 1917 году разразилась революция. Люди пели:

Была у нас царица

Вильгельма сестрица

Вильгельма родная сестра

Она все полками войска продавала

В Германию хлеб отдала.

Россия уж гибнет

Она проиграла

Она проиграла войну,

Скадронное знамя

В войну потеряла

А сам полководец в плену.

Жизнь усложнялась ‑ был холод и голод. Получали мы пайки, но очень маленькие... и бывало так, что отец собирал мерзлых ворон, а мама их готовила. У меня были дополнительные карманы, в которые я прятал кусочки хлеба... За три месяца от взрыва революции царские чиновники покинули Кремль. В Кремле был белый дом, куда приезжал царь; там стояли царские кадеты. Когда большевики туда ворвались, то выкинули их из окон. В кадетов, что ехали по Тверской улице от Кремля до Александровского вокзала, большевики из пулеметов стреляли...» [3].

Очень по разному складывалась жизнь белорусских беженцев. Многие из них оказались в самой гуще революционных событий, служили в Красной (чаще) и в Белой (много реже) армиях. Были среди них те, кто стали впоследствии видными политическими деятелями в Советской России, в Советской Белоруссии или же в кругу противников этих образований, например, среди наиболее заметных фигур в руководстве Белорусской Народной Республики.

Накал политических страстей коснулся и деятелей Церкви и околоцерковной мирской беженской среды уже в первые месяцы революции. Об этом белорусские очевидцы-беженцы, священники и миряне, оставили немало воспоминаний. Одни из самых интересных и обширных принадлежат известному западнобелорусскому национальному деятелю, будущему сенатору II Речи Посполитой Вячеславу Богдановичу [4], фрагмент которых на белорусском языке мы публикуем по рукописному списку, обнаруженному нами на белорусско-польском пограничье во время наших экспедиционных исследований. Фрагмент этот касается одного из эпизодов, связанных в работой Московского Церковного Собора 1917–1918 гг.

* *

«Царкоўная працэсія, урачыстае багаслужэньне і тое гарачае ўчасьцьце, якое ўва ўсім гэтым прыняў увесь Маскоўскі праваслаўны народ, пераканала бальшавіцкую уладу ў тым, што народ моцна трымаецца сваей Царквы і сваей веры і што ў гэтым пункце яго ня возьмеш адразу, простай атакай. Дзеля гэтага яны парашылі пачаць павольную падгатаваўчую працу, каб адцягнуць народ ад царквы. Яны часова спынілі простыя ўціскі царквы, а ўсюды па Маскве сталі арганізоўваць процірэлігійныя мітынгі. На адным такім мітынгу прышлося быць і мне. Аб гэтым мітынгу ў мяне дасюль захаваліся запіскі, зробленыя тагды «на сьвежую па-мяць», дзеля чаго я магу перадаць больш ці меньш падробна тое, што я там бачыў.

Пачуўшы аб адным такім мітынгу на Замаскварэччу, некалькі сяброў Сабора, у тым ліку пратаіерэй Бекарэвіч і я, рашылі пайсьці і паслухаць, а калі можна будзе, дык і выступіць на мітынгу.

Мітынг ішоў пад назовам «Царква і бальшавікі». Пачаўся ён прамовай Е. Яраслаўскага, вядомага працівацаркоўнага бальшавіцкага дзеяча. Прамова яго галоўным чынам складалася з розных нападкаў не на веру і царкву, а на духавенства.

«Нашы папы, ‑ гаварыў ён, ‑ жадныя, карысталюбивыя. Іх бог, казаў ён, даўно ўжо не на небе, а на зямле. Ён знаходзіцца ў банках і ў «зьберэгацельных касах», у працэнтовых паперах, у купонах і г. д. Яны ходзяць у дарагіх царкоўных адзежах, у залатых крыжох і залатых шапках (у мітрах), у рызах і раскошных мантыях».

«Яны ўвесь час маўчалі, ім ня дорага была іхняя вера, а вось цяпер, калі зачапілі іх матэрыяльны дабрабыт, калі адбіраюць іхнае дабро, дык яны адразу і спалохаліся і робяць цяпер пратэсты проці сьвецкай улады. Ім мала таго “жалаваньня”, якое яны атрымліваюць, той зямлі, якой яны ўладаюць. А зямлі гэтай так многа, асабліва па манастырох: напрыклад у адным Салавецкім манастыры 70 000 дзесяцінаў зямлі. Духоўныя людзі толькі другіх вучаць цярпеньню і сьмірэньню і “безкарысьцьцю”, а самі наадварот нічога гэтага ня робяць. Яны ня любяць бедных людзей, яны больш імкнуцца да багатых, з якімі дружаць і вядуць кампанію (тут Яраслаўскі прачытаў 23 главу ад Матфея, гдзе Хрыстос гавора прамову проці “кніжнікаў і фарысеяў”). Духавенства паўстае проці нас за тое, што баіцца за свае грошы, за сваю зямлю, а не паўстае проці таго, проці чаго павінна было-б гаварыць: проці прысягі, проці вайны, бо яны наадварот благаслаўляюць вайну, ня гледзючы, што Хрыстос вучыў любіць ворагаў. Мы, бальшавікі, ‑ казаў ён, ‑ ня уціскаем рэлігіі, але мы паўстаем проціў яе за тое, што прадстаўнікі яе стаяць за багатых, а не за бедных, што яны кланяюцца “сільным міра”, што яны завялі Распуціна пры царскім двары»...

Так і ў гэтым родзе гаварыў доўга Яраслаўскі. У такім напрамку падобнае гэтаму гаварылі і іншыя бальшавіцкія аратары. Саля спатыкала гэтыя прамовы воплескамі, але далёка не ўсіх: відаць было, што сярод сабраўшыхся далёка ня ўсе спачувалі таму, што гаварылі бальшавіцкія аратары. Відаць было, што Яраслаўскі заўважыў гэта, дзеля чаго гаварыў асьцярожна, каб не абразіць рэлігійнага пачуцьця, і, як я ужо казаў, нападаў выключна на духавенства, а не на веру.

Убачыўшы, што сярод слухачоў ёсьць сьвяшчэньнік (прат. Бекарэвіч), многія з іх прасілі бацюшку, каб ён выступіў з адказнай прадмовай. Падалі заяву старшыні мітынгу, і той, хоць ня дужа ахвотна, але заяву прыняў і гаварыць дазволіў.

Стары і з сівой барадой пратаіерэй Бекарэвіч узыйшоў на трыбуну і пачаў гаварыць, ‑ уперад ня сьмела, паціху, пакуль бараніў духавенства, а пасьля, як стаў гаварыць аб веры і Царкве, ‑ усе гарачэй і гарачэй. Гаварыў ён прыблізна гэтак:

«Тое што я буду гаварыць вам напэўна дужа многім не падабаецца, але усе ж я думаю, што многім людзям, тут сабраўшымся, будзе карысна выслухаць прамову старого сьвяшчэнніка, бо і прыслоўе гаворыць, што “стары конь баразны не псуе”.

Вось вы тут выслухалі больш за ўсё нападкаў на духавенства, у якіх можа і многа справядлівага, але ж гэта адразу неправідловая пастаноўка справы. Няхай праўда тое, што духавенства дрэннае, што яно любіць грошы, што яно адхілілася ад народу, што яно наагул не стаіць на такой маральнай вышыні, на якой стаяць павінна... Які жа з гэтага можна зрабіць вывад? Адмовіцца ад веры і Царквы? ‑ Не! Вывад той, што трэба замяніць дрэннае духавенства добрым, ‑ такім, якое стала б бліжэй да народа, якое ўзапраўды вучыла б народ добраму, якое ня ганялася б за грашыма, ня старалася б выслужыцца перад сьвецкай уладай, ‑ можа нават трэба зьмяніць увесь той царкоўны строй, які даў такое духавенства. Што духавенства ў нас ня адпавядае свайму ідэалу, ‑ гэта вялікае гора Царквы, але Царква дужа часта зусім непавінна ў гэтым, бо яна сама залежыла ад дзяржаўнай улады і сама ня мела ў сябе патрэбнай фізічнай сілы гэта зрабіць. Вось цяпер у Маскве больш паўгода працуе царкоўны Сабор, якога не было ўжо ў працягу 200 гадоў і гэты сабор як раз і выпрацоўвае такія правілы і царкоўныя законы, якія павінны зьмяніць папярэднія парадкі і між іншым палепшыць і духавенства. Але ж з гэтага зусім ня выходзіць што з за духавенства мы павінны траціць і веру, і Царкву.

Аднак і тое што вы гаворыце аб духавенстве далёка ня ўсё і не аб усім духавенстве справядліва. Ёсьць сярод духавенства ўсякае, ёсьць і такое, аб якім казаў п. Яраслаўскі, але ж далека ня ўсё такое, бо ёсьць і ў поўным сэнсе гэтага слова “добрыя пастыры”. Але добрых мы ня заўважываем, а дрэнных бачым.

Духавенства, як і Хрыстос сказаў, павінна быць “сьвяцільнікам”, быць тым чым лямпа ў хаце. Але ж бывае так, што пакуль лямпа сьвеціць добра, дык ніхто на яе ня зварачвае ўвагі, ніхто ей ня дзякуе, а як накапціць, дык тады ўсе сварацца і ругаюцца. Так і з духавенствам: добрага ніхто ня заўважывае, а на дрэннае ўсе глядзяць і нібы рады, што знайшлі і ў папа грахі і недачоты.

Вы кажаце, што духавенства любіць грошы, любіць банкі, “зьберэгательныя кассы” і г. далей. Ёсьць і такія, але ці многа ж з іх асоб багатых? Дужа і дужа мала. Больш бывае так: памірае сьвяшчэньнік і сямья яго астаецца зусім бяз хлеба, калі ў складзе яе няма новага кармільца. У духавенства ёсьць зямля, ‑ няхай так. Але ці іхняя ж гэта зямля? Зямля ‑ царкоўная, і карыстаюцца з яе сьвяшчэньнікі пакуль жывы. Вы кажыце: у Салавецкім манастыры 70 000 д. зямли. Гэта так. Але ці ведаеце ж вы, што гэта за зямля? Гэта быў пустынны востраў сярод белага ледавітага сьцюдзённага мора, амаль ня сплашны камень. Тысячагодзьдзі стаяў ён зусім пустыняй. Калі туды прайшлі першыя манахі-адшэльнікі, дык там жылі толькі дзікія зьверы і марскія птушкі. Пасяліўшыся там, манахі сталі маліцца Богу і працаваць, ‑ і вось разпрацавалі лепшыя кавалкі зямлі, зрабілі найлепшыя нівы і гароды, завялі няўстаннай працай добрую гаспадарку, найлепшы скот, збудавалі вялікі манастыр, у якім цяпер штодзенна корміцца сотні і тысячы багамольцаў, ‑ трэба ж для гэтых богамольцаў хлеб? А хто б яшчэ апрача гэтых афярных манахаў рашыўся пасяліцца на дзікім пустынным востраве? Хто б з вас захацеў узяць сабе ў надзел такую зямлю на дзікам востраве ў сьцюдзёным суровым клімаце на дальняй поўначы?

Вы кажаце, быццам духавенства цяпер пратэстуе проціў бальшавікоў за тое, што яно спалохалася за свой матэрыяльны дабрабыт. І гэта няпраўда: сацыялізаваў царкоўную зямлю яшчэ урад Керэнскага, але тады духавенства не пратэставала. А вось калі вы забараніваеце людзём вучацца Закону Божаму, мы пратэстуем проці гэтага горача, хоць гэта і не адзываецца на нашым добрабыце так, як адабраньне зямлі. Ня за свае кішэні цяпер заступляемся мы, а заступляемся за веру і за Царкву, бо Вы гаворыце, што даецё свабоду веры, што ня перашкаджаеце Царкве ў яе духоўнай працы, але гэта вы толькі гавораце так тут, публічна, перад народам, а з вока на вока самі гавораце, што ніякой веры і Царквы ня трэба, што ўсё гэта трэба зьмясьці са сьвету, ‑ што рэлігія опіум для народа і гэтак далей, бо вы ўмееце фальшаваць і прыкідывацца. Вось і тутака вы, каб скрыўдзіць пастыраў прывадзілі нават тэксты з сьвяшчэннага пісаньня але прывадзілі фальшыва. П. Яраслаўскі, чытаючы 23 главу ад Матфея пра фарысеяў наўмысьлі прапусьціў мейсца, дзе сказана: «ўсё што яны гавораць, ‑ тварыце». Няхай тое, што робяць духоўныя дрэнна, але тоя, што яны гавораць, чаму вучаць, тое ёсьць запраўдная навука Хрыстова і тутака вы павінны іх слухаць.

Вы аднака і тут хацелі сфальшаваць, ‑ быццам і ў сваей навуцы духоўныя гавараць няправідлова: аб вайне, аб прысяге, аб багацтве.

Ня праўда, быццам духавенства любіць вайну і благаслаўляе вайну як вайну. Ніхто яе ня любіць. Запытайцеся ў духоўных, ‑ вы ня знойдзеце амаль ні воднага, у каго ў гэту вайну ня згінуў ці ня скалечаны ці сын, ці брат, ці ўнук, ці пляменьнік, ‑ як і ўва ўсіх нас. Ня благаслаўляе яно вайну і не ад яго вайна залежыць. Але, калі вайна паўстала назалежна ад яго, яно вучыць людзей каб і на вайне людзі як і ўсюды былі чэснымі, вернымі, дабрасовестнымі і ахвярнымі, ‑ каб маглі па запаведзі Хрыстовай аддаваць душу за бліжняга. Калі Хрыстос вучыў любіць ворагаў, дык ён гаварыў аб ворагах асабістых, для кожнага сваіх. Прашчай сваю абіду, сваю крыўду, і маліся за свайго абідчыка, як маліўся і Хрыстос за сваіх ворагаў, якія яго распіналі, але Ён жа горача ганіў ворагаў Божых і саблазніцеляў народу.

Вы кажаце, што духавенства любіць толькі багатых. І гэта няпраўда, калі гаварыць агулам. Ці кожны з вас ня чуў у школе ад свайго законавучыцеля як яны тлумачылі яму евангельскае апавяданьне “аб багатым юнашы”, ці аб “бязумным багачы”, А калі яно бывае і ў дамох багатых, дык ня толькі радзі сваей карысці, а часьцей радзі карысьці царквы ці карысьці бедных, ‑ каб прыхіліць багатага да ахвяры. Так рабіў і Хрыстос, калі Ён напрыклад заходзіў да багача Закхея і прыхіліў яго да раздачы нішчым “палавіны іменія”.

“Духавенства любіць насіць драгацэнную адзежу, залатыя крыжы, мітры”. Але ці іхняя ж гэта адзежа? Гэта так сама больш за ўсё адзежа царкоўная, якая знаходзіцца ў духавенства толькі ў карыстаньні і якую яны так шчыра і ўважна сцярагуць. Вось, прыклад: у Крамлі колькі стагодзяў была “патрыаршая рызьніца”, у якой харанілася шмат бязцэнных сакровішчаў. І ўсе яны былі цэлы, пакуль былі на руках у духавенства, а цяпер ня ўспелі пабыць на руках у бальшавікоў і двух месяцаў, як яны ўжо аказаліся абкрадзенымі на 25 мільёнаў!

Дык хто ж больш карысны і хто больш цягнецца да грошаў і драгацэннасьцяў?

Але ізноў я гавару гэта не за тым каб бараніць толькі духавенства. Няхай сабе яно дрэннае (і сярод яго ёсьць і такое!), але ж гэта зусім не адзначае, што трэба спыніць веру і Царкву. Веру і Царкву вы ніколі ня спыніце, бо і самі чуеце яе жыцьцёваю сілу і моц. Ня дарма ж вы і цяпер стараецеся нападаць на нас з Евангельям у руках.

І калі б вы нават у сваем сацыялістычным вучэньні трымаліся б хрысьціянскіх поглядаў, дык напэўна б і гэта навука выглядала б іначай і плады ад яе былі б іншыя: не барадзьба, не жываедзтва, ня споры і сваркі, ня жорсткасць і крыважаднасць. Вы самі жывецё толькі тым, што сярод вас ёсьць людзі, выхаваныя на ідэях хрысьціянскіх. А калі б такіх людзей старанных сярод Вас не было б, дык даўно б ад вас нікога не асталося, бо вы б з'елі адзін другога».

Так, у гэтакім родзе гаварыў доўга бацюшка. Відаць было, што сярод слухачоў было дужа многа, якія з прыемнасьцьцю слухалі гэтую прамову радуючыся, што знайшоўся сьмелы чалавек, які ня пабаяўся выступіць на гэтым мітынгу, каб абараніць веру і Царкву, а нават і агульныя нападкі на духавенства. Пасьля бацюшкі выступалі і іншыя аратары. Мітынг станавіўся ўсё гарачэйшым, але ў нас ужо ня было часу, і мы павінны былі ісьці дамоў, ‑ вядома пяхотай верст 6 па Маскве, каб пасьпець зайсьці дамоў да таго часу, у які ўжо хадзіць забаронівалася.

Гэты мітынг яшчэ раз пераканаў мяне ў тым, аб чым я гаварыў і раней. Народ крэпка стаў там за веру і Царкву, ‑ ня за вонкавыя яе формы, а за яе навуку і за яе строй. Ён больш менш спакойна перанёс зьмену рэжыму палітычнага, але ён ня пусьціў бальшавіцкіх рук да сьвятого святых сваей душы, ‑ да сваей веры».

Литература

1. См., напр.: Бежанства 1915 года. Беласток, 2000.

Во время наших многолетних экспедиционных работ в западной части Белоруссии и на востоке Польши, где столетиями компактно проживают белорусы, был накоплен обширный документальный материал, связанный с беженством 1915 — начала 1920 –х гг. Наряду с десятками публикаций воспоминаний белорусских беженцев в основном в периодической печати различных стран, а также во всевозможных сборниках, этот документальный материал послужил основой настоящего исследования.

2. Запись белостокской журналистки газеты «Ніва» Г. Кондратюк 1994 г.

3. Запись А. Вербицкого 2000 г.

4. Как и редактор парижской «Культуры» минчанин Ежи Гедройц, Вячеслав Богданович принадлежал к тем личностям, чья деятельность, в том числе и литературная, еще долго будет востребована разными людьми, принадлежащими порой к различным политическим, религиозным и иным лагерям, ибо жизнь и творчество этих личностей ‑ пример служения не только своему народу и Отечеству, но и человечеству вообще. Не удивительно, что и тот и другой так много внимания уделяли праву каждого человека на свободу и достоинство, призывали к политической, религиозной и культурной толерантности страны и народы. Особая миссия в провозглашении этого и борьбе за эти права и идеалы выпала на долю Вячеслава Богдановича, белорусского сенатора во II Речи Посполитой, поднявшего свой голос в защиту угнетаемого белорусского меньшинства, а также всех православных жителей межвоенной Польши. К сожалению, этот выдающийся литератор и общественный деятель, оставивший очень заметный след в истории белорусского национального движения, в возрождении белорусской культуры и языка, оказался забытым в кругу политиков, литераторов и ученых.

Сын православного священника Витебской губернии В. Богданович (родился в 1878 г.) получил высшее богословское образование. Уже в годы учебы в Киевской духовной академии, а особенно с началом работы в качестве инспектора Литовской духовной семинарии в Вильне, он увлекается литературной деятельностью, позднее знакомится с белорусским национальным движением и принимает в нем участие. В 1915 г. вместе с эвакуированной семинарией Богданович переезжает в Рязань, откуда возвращается в Вильно уже после революции и осенью 1919 г. на правах ректора возобновляет занятия в семинарии. В октябре 1922 г. «по просьбе митрополита Георгия с Синодом» В. Богдановича вместе с архиепископом Елевферием арестовали и вывезли в Краков.

В том же, 1922 м, году В. Богданович был избран членом Сената II Речи Посполитой, где он многое сделал «для защиты православной церкви», что способствовало его известности «среди православных не только в Польше, но и во всем мире».

В силу сложившихся обстоятельств полемические мотивы в литературном творчестве Богдановича доминируют довольно долгое время. Полемический оттенок носит и почти все, что было напечатано им в журнале «Праваслаўная Беларусь», выходившем в 1927‑1928 гг. в Вильне. Собственно, журнал можно было бы с полным правом назвать печатным органом самого В. Богдановича, ибо именно он был главной идейной и литературной силой издания, которое оказалось преследуемым властями и было даже запрещено ими. Такое положение не удивительно, ибо «Праваслаўная Беларусь» поднимала широкий круг жгучих проблем белорусской национальной жизни в условиях II Речи Посполитой, боролась за права белорусского народа, в том числе в общегражданской и религиозной сферах.

В своей писательской и парламентской деятельности В. Богданович всегда выступал как общенациональный белорусский лидер независимый от конфессиональной ориентации. В этой связи весьма показательно его отношение к белорусам католикам, которых он всячески защищал от религиозных гонений. «Я был бы односторонним, ‑ говорил В. Богданович на заседании Сената, ‑ если бы не прибавил здесь несколько слов об отношении правительства к белорусам католикам. Вследствие совершенно иного положения римско-католического костела в государстве здесь дело идет уже не о религиозных преследованиях, но и здесь ярко выступает существо отношения правительства к религиям, от которых оно требует действий определенного политического направления. На основании этого принципа безусловно попираются всякие проявления национальной жизни в церковной жизни белорусов-католиков. Отсюда видно, что в отношении римско католического костела правительство одинаково не хочет считаться с действительными нуждами самого народа. Только, вследствие иного строя в этом костеле и принятого конкордата с Апостольской Столицей, не имея возможности создать каноническое представительство, оно направляет свой гнет непосредственно на клир и народ, причем считает каждого католика-белоруса, будь то светский или духовный, явно симпатизирующего национальной белорусской жизни или принимающего в этой жизни деятельное участие, враждебно настроенным против государства.

Вот, например, против ксендза В. Годлевского, настоятеля костела в Жодишках Свенцянского у., говорящего по желанию народа проповеди по-белорусски, возбуждено судебное дело, причем, по имеющимся в белорусском клубе данным, судебный следователь в отношении к кс. Годлевскому применил такую форму полицейского надзора, по которой этот белорусский ксендз должен через день являться для регистрации в местную полицию. Я спрашиваю коллег ксендзов сенаторов, заставляли ли когда либо ксендзов в русские царские времена через день являться для регистрации к уряднику.

Когда Виленский римско католический епископ выслал в Жодишки специальную комиссию, составленную только из ксендзов поляков с целью расследования существа дела, местная полиция стерроризировала народ, принесши на костельный погост пулемет и целясь в безоружную толпу богомольцев. Несмотря на этот террор полиции белорусское население в значительном большинстве высказалось за употребление бело-русского языка в костеле.

Ксендза В. Шутовича, настоятеля в Бороденичах, ведущего преподавание Закона Божия в школах на белорусском языке, местные польские учителя по приказу Дисненского инспектора народных училищ безобразным образом физической силой не допускают в школу.

За употребление белорусского языка уволены с должности школьных префектов ксендзы Семашкевич, настоятель в Лаворишках и Петровский, настоятель в Долгинове.

Белорусскую католическую прессу, освещающую факты преследования в белорусско католической жизни и заступающуюся за преследуемых, беспощадно конфискуют. Из за этого в прошлом месяце конфисковали № № 20 и 22 белорусского журнала «Криница».

Миную из за недостатка времени бесчисленные другие факты. Вспомню здесь еще только о весьма характерном в этот отношении факте, о несправедливом отказе властей в легализации общества белорусских ксендзов “Светочь” религиозно просветительного характера».

Ключевая проблема, о которой В. Богданович много писал вплоть до своего ареста в 1939 г., ‑ «церковь и государство». Уже в самых ранних своих произведениях, посвященных ей, он очень точно нарисовал историческую картину феномена этих взаимоотношений, определил для СССР «тот крайний вид социализма (коммунизма), который сам фактически стремится стать религией». Без сомнения, все, что было написано В. Богдановичем на эту тему, не потеряло своего значения и до сего дня, а предложенная им формула сосуществования церкви и государства представляет особую ценность прежде всего для нынешнего времени, для современных условий, для новой Европы. Увы, для Польши 1920‑1930 х годов, а тем более СССР, предлагаемое В. Богдановичем было совершенно неприемлемо, а сам он попадал в разряд лиц, весьма опасных для государства, которое неоднократно применяло к нему всевозможные репрессии. Не удивительно, что в конце концов он оказался узником польского концлагеря в Березе Картузской, откуда больной и измученный освободился незадолго до своего нового ареста органами НКВД в Вильне осенью 1939 г.

В. Богданович был не только отвлеченным мыслителем, бумажным доктринером, но и весьма деятельным исполнителем, воплотителем своих идей в жизнь. Он показал себя умелым политиком, сплотившим вокруг себя большое число однодумцев, организатором особой православной партии (Политической партии под названием Православно Белорусское демократическое объединение) и даже объединения ряда православных групп политического характера, наиболее ярким свидетельством чего служит составленный им «Мемориал членов объединенной церковной комиссии из представителей белорусского национального комитета и русского народного объединения в Вильне».

Также как и теме соборности в жизни церкви, Богданович много внимания уделял вопросу взаимоотношения языков в среде православного народа Польши, прежде всего судьбам церковнославянского языка. По поводу сосуществования русского и белорусского языков он писал: «Этими двумя языками пользуется православное население в своей домашней и церковно общественной жизни. Два этих языка понятны населению... Существование двух языков в нашем быту не поселит в народе православном распри, ибо вера православная догматы ее, соборное начало в управлении и церковнославянский богослужебный язык явятся связующим звеном всех православных в нашем крае для созидания церкви».

В одной из своих ранних работ, написанных в ответ на нелепые обвинения с польской стороны в связи с отстаиванием В. Богдановичем церковнославянского языка в богослужении он писал: «Славянский язык... употребляется в церкви не только в России, но и у многих иных славянских православных народов. Употреблялся он некогда и поляками, которые вначале приняли Христову веру от учеников святых братьев Кирилла и Мефодия. Для нас, белорусов, церковно славянский язык является исторической основой нашей культуры... пристало ли нам начинать вести борьбу с этой мощной основой нашей культуры и нашего литературного языка?»

Один из ближайших сподвижников и однодумцев В. Богдановича протоиерей Лука Голод, автор большого числа литературных работ, о котором нынешние издания даже не упоминают, высказался еще более категорично о значении церковнославянского языка для белорусского национального возрождения: «Славянский язык должен быть сохранен в церкви как одно из средств культурного развития белорусского языка».

Интерес к духовному наследию В. Богдановича среди православного населения современной Польши, Литвы, Беларуси и России продолжает сохраняться, свидетельством чего служит ряд его произведений, по сей день сберегающихся в различных библиотеках ‑ частных и приходских. многие из сочинений В. Богдановича неоднократно переписывались читателями, которые даже составляли из них некое подобие рукописных сборников, своего рода избранных собраний его сочинений. Абсолютно лишенное какого то бы ни было рекламирования и даже упоминания кем либо, включая и деятелей Церкви, наследие В. Богдановича сразу же нашло отзвук в глубинах народного сознания, было востребовано им и сохранено.

Подробнее о В. Богдановиче см.: Лабынцев Ю.А. Литературное наследие В.В. Богдановича ‑ белорусского сенатора II Речи Посполитой // Славяноведение. 1997. № 3; Он же. Белорусско-русская идея во II Речи Посполитой: Литературная, церковная и общественная деятельность сенатора В. Богдановича // Матице српске за славистику. 1997. № 52; Лабынцев Ю.А., Щавинская Л.Л. Православная литература межвоенной Польши. М., 1998; Лабынцев Ю.А. Белорусско-русская идея во II Речи Посполитой: Церковная, политическая и литературная деятельность сенатора В. Богдановича // Поляки и русские в глазах друг друга. М., 2000; Лабынцев Ю.А., Щавинская Л.Л. Православная литература белорусов современной Польши. М., 2000; Они же. Православная литература Польши (1918–1939 гг.). Минск, 2001; Лабынцев Ю.А. Воспоминания о Московском Церковном Соборе 1917‑1918 гг. сенатора В. Богдановича // Здабыткi. Мiнск, 2001; Ю. Лабынцев, Л. Щавинская. Православные в межвоенной Польше и их лидер сенатор В.В. Богданович // http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/sykon/client/; Они же. «Белорусская душа» ‑ пространство взаимосвязи между «польской и русской душами»: Литературное наследие сенатора В. Богдановича // http://www.auditorium.ru/aud/v/index.php?a=vconf&c=getForm&r=thesisDesc&id_thesis=1858; Они же. «Белорусская душа» ‑ пространство взаимосвязи между «польской и русской душами»: Литературное наследие сенатора В. Богдановича // Dusza polska i rosyjska. Польская и русская душа. Современный взгляд. Лодзь, 2003. С. 160–174. и др.

Наверх

На главную